Труд и быт рабочих сцены ассоциируется все больше с несерьезным - то ли с театральными хохмами, то ли с рассказом Зощенко про осветителя, который в знак протеста против того, что его барышне не дали контрамарку, отключил освещение в зале, после чего запротестовал уже ведущий певец - "Я не могу в темноте тенором петь", то ли с театром "Колумб", где был гидравлический пресс под управлением монтера Мечникова и соло на кружках Эсмарха в исполнении Палкина, Малкина, Чалкина и Залкинда. Между тем французские монтеры Мечниковы и солисты на кружках Эсмарха оказались далеко не последними фигурами театрального мира. Классовая борьба рабочих сцены против антинародного правительства Раффарена, задумавшего ужесточить правила пенсионного обеспечения для  работающих по временным контрактам, привела к срыву фестивального лета. Тут, конечно, сильна национальная специфика. Граждане douce France всегда готовы заниматься социальной борьбой и находят в ней большой вкус. Авиньонские манифестации, участники которых носили по улицам распятого на кресте монтера Мечникова - "Дуся, я человек, измученный Раффареном!", - были сильным зрелищем, а еще более сильным оказалось то поругание, которому временные рабочие подвергли нестареющего ветерана 1968 года, режиссера Ариану Мнушкину. Та пыталась воззвать к изящным чувствам монтеров и что-то говорила про священное служение артиста, в ответ на что монтеры обличили всемирно известную ультралевую деятельницу искусств в том, что та продалась ультраправому кабинету Раффарена - "Ты скажи нам, гадина, сколько тебе дадено?".

Борьба есть борьба, но впечатляет безразличие, с которым авиньонские монтеры отнеслись к судьбе родного города. Если отмену столичного театрального фестиваля "Quartier d'Ete" жители столицы еще переживут - Париж большой, и на столичном хозяйстве это вряд ли скажется, то срыв Авиньонского фестиваля для городской экономики чреват катастрофой. Фестивальный день год кормит, а тут всю ниву побило градом. Чем кормиться до следующего урожая - Бог весть. При этом борцы, лишившие своих сограждан урожая, не обладают даже и преимуществами анонимности, так помогающими в борьбе. Авиньон - город не очень большой, все друг друга знают, и монтеру Мечникову, сорвавшему фестиваль, не избежать того, чтобы в ближайшей брассерии столкнуться со знакомым гостиничным портье и знакомым барменом, которые от его борьбы изрядно погорели и, должно быть, сильно ему благодарны. Очевидно, мнение профсоюза значит для него неизмеримо больше, нежели мнение соседской общины.

Речь не идет о безусловном осуждении монтеров-борцов. У них были свои резоны, своя рубашка ближе к телу, и как знать? - может быть, премьер-министр Раффарен и вправду зверь в человеческом облике. Речь идет о том действительно интересном феномене, когда одно гражданское общество бестрепетно поедает другое - тоже вроде бы гражданское. В Авиньоне выяснилось, что вертикальные структуры гражданского общества (они же - сословно-корпоративные), получив команду сверху, из Парижа, могут быть совершенно безжалостными к структурам горизонтальным (они же - местно-коммунальные). Готовность ради корпоративных интересов обречь на полный прогар свой родной город, где борцы живут и даже собираются жить и впредь - это феномен такой всепобеждающей централизации, что другим народам и обществам даже и не понять. Хоть бы там в Вене все начальство с ума посходило, невозможно представить себе, чтобы монтеры проделали такую штуку с Зальцбургским фестивалем (а ведь тоже монокультура, с урожая которой город Моцарта и живет). То же с берлинским начальством и вагнеровским фестивалем в Байрейте. Немцы привержены местному идиотизму - ничего не поделаешь.

Сегодня нам, конечно, проще. И вертикальные, и горизонтальные структуры гражданского общества у нас в таком зачаточном состоянии, что устроить меж собою войну эмбрионов они не способны. Но если они подрастут, а навыки социабельности за ними не поспеют, то конфликты разных эгоистических структур могут даже и затмить собой нынешнее авиньонское пленение муз. Нас-то учили, что гражданское общество - это разлюли-малина, у каковой малины может быть только один враг - всеподавляющее государство. В Авиньоне выяснилось, что в борьбе с государством одна гражданская структура может давить другую гражданскую так, что у той только косточки трещат.