Когда в финале "Трех мушкетеров" герои вершат суд над миледи, лорд Винтер обращается к ней с патетической речью: "Мой брат, сделав Вас наследницей, умер, прохворав всего три дня, от странной болезни, при которой по всему телу идут пятна. Сестра, от чего умер мой брат?" В связи с кончиной депутата Ю.А. Щекочихина речи сурового деверя были буквально воспроизведены Г.А. Явлинским, главным редактором "Новой газеты" Д.М. Муратовым, лидером ДС В.И. Новодворской, лидером коммунистов и либералов России И. П. Рыбкиным и главным редактором "Эха Москвы" А.А. Венедиктовым, а в роли злодейки-миледи оказалась российская власть, которой не страшащийся ни пули, ни яда Венедиктов бросил отважный вызов: "Где почести (надгробные - М.С.) от властей? Потому ли это, что они рады его смерти, или потому, что это они заказали его убийство?"

Различие между лордом Винтером и редактором Венедиктовым в том, что лорд предложил правдоподобную мотивацию действий миледи (обладатель огромного состояния, утвердив наследственные права жены, тут же умирает при неясных обстоятельствах), тогда как редактор такую мотивацию счел излишней. Между тем в случае со смертью Щекочихина для рассуждений о том, что власти заказали его убийство, необходимо доказать сразу два неочевидных утверждения.

Во-первых, трудно объяснить, почему властью выбрано столь нетривиальное средство умерщвления - и к тому же привлекающее к себе повышенное внимание. При скромном образе жизни покойного довольно было бы и нападения неизвестных хулиганов, при чуть большем цинизме властей сгодились бы убийцы с пистолетом, но организация непонятной болезни, с одной стороны, требует дополнительных усилий, с другой - возбуждает домыслы и подозрения. Это не говоря о том, что специальные яды, начиная с aqua tofana и кончая препаратами из судоплатовской лаборатории МГБ и "болгарским зонтиком", были рассчитаны как раз на то, чтобы имитировать естественную смерть - "а человек без рези в животе, без тошноты, без боли умирает", - тут же была загадочная клиническая картина, поставившая в тупик всех докторов. Если миледи Винтер не удалось избегнуть подозрений, то надо же войти в положение женщины: нанять для супруга-лорда неизвестных хулиганов не так-то просто, и надо было рассчитывать на собственные силы, а высококачественная aqua tofana не всегда доступна. Поскольку для В.В. Путина подобных трудностей, очевидно, не существовало, единственное убедительное объяснение такому нарочитому мероприятию с его стороны может состоять в том, что президент РФ вообразил себя ренессансным тираном и, ничего не опасаясь, подражает папе Александру Борджиа в его нехорошем поведении.

Во-вторых, применение aqua tofana (даже и такой низкокачественной, как у В. В. Путина) предполагает хоть какое-то целеполагание. Рядовой представитель демшизы может по неведению преувеличивать политический вес покойного, который был так страшен для преступной власти, что у нее не было иного выхода, кроме как травить его первым подвернувшимся под руку ядом, но тот же А.А. Венедиктов (В.И. Новодворская - божий человек, а И.П. Рыбкин при исполнении служебных обязанностей - про них не будем) - не совсем рядовой представитель. Главный редактор информационной радиостанции "Эхо Москвы" по должности не может не следить за событиями и не знать, что уж больше десяти лет, как влиятельность и цитируемость Ю. А. Щекочихина были весьма низкими, и все его расследования сводились к громким обещаниям раскрыть очередное темное дело с последующим полным пшиком вместо анонсированных страшных разоблачений. Очень трудно объяснить, какую угрозу для власти мог представлять полузабытый раздатчик несбыточных обещаний. Но тогда либо мы имеем дело со случаем крайнего непрофессионализма, когда главный редактор-информационщик не имеет никакого представления о политическом значении той или иной фигуры, либо он прекрасно все знает, но в пропагандных целях способен к откровенной и для него самого заведомой лжи. Покойнику все равно, а кровавый тоталитарный режим (КТР) должно повергать, не стесняясь никакими средствами.

Второй вариант, к сожалению, более вероятен, ибо искренняя вера в то, что Щекочихин мог представлять для власти какую-либо опасность, с неизбежностью должна была породить вопрос "А как же я?". Если в качестве аксиомы принимается, что власть намерена физически устранять бесстрашных борцов за свободу (resp. лиц, заражающих общественную атмосферу систематической ложью), то странно ей выбирать совершенно безобидного Ю. А. Щекочихина в качестве первоочередного объекта для устранения, когда в смысле борьбы тот же А. А. Венедиктов куда более значим. На худой конец, можно А.А. Черкизова опохмелить шкаликом aqua tofana. Люди, всерьез принявшие такую аксиому и при этом весьма активные в борьбе, должны были бы испытывать чувство крайней опасности для своей жизни - но это чувство никак не сказывается на их поведении. Либо перед нами совершеннейшие chevaliers sans peur et sans reproche, полностью презирающие опасность, либо они знают цену своим словам, а потому никакой опасности и не чувствуют. См. окучивающего несколько другую идеологическую ниву А.В. Караулова, который, впрочем, тоже всякую минуту рискует жизнью, о чем и рассказывает голосом, не могущим обмануть даже тюленя.

Психологически такая инфляция обличений - одно бредовее и горячечнее другого - понятна. Колесо Фортуны как возносит, так и низвергает, а в убыстренные эпохи вроде нашей делает это на повышенной скорости. Когда вчера - чуть ли не делатель королей, а сегодня - "был ты веник грязный, им ты вновь стань", такие обороты никому удовольствия не доставят. Смиренным осознанием "Бог дал, Бог и взял" не каждый наделен, и естественно же стремиться затормозить, а то и обратить бег колеса Фортуны отчаянными заклятиями - как если бы все дело было лишь в недостаточной силе этих заклятий. При плохой работе мобильной связи люди тоже начинают орать в трубку, хотя при разладе коммуникационного канала громкий ор совершенно бесполезен - но поди же ты им это объясни. Инстинкт.

Самих-то людей, бессмысленно пускающихся во все тяжкие, ничуть не жалко, да и трудно жалеть людей, пляшущих на трупах и бесстыдно при этом лгущих. Жалко историческую эпоху и историческую память, ибо поведение людей, претендующих на то, чтобы эту ушедшую эпоху монопольно представлять, эту память безжалостно искажает, и мы помним не быль, не историю, а только постыдный финал.

Причем это уже не первая эпоха, имеющая такой эпилог. Под историю советского диссидентства подверсталось мартовское послание Е.Г. Боннэр и В.К. Буковского Дж. Бушу, в котором авторы, всячески одобряя предстоящую атаку на Ирак, не нуждающуюся, по их мнению, ни в какой ООНовской легитимации, выражали недоумение по поводу того, как Америка, начиная такое справедливое дело, в то же время потворствует "государствам, которыми правят режимы, по существу не отличающиеся от режимов Саддама Хусейна и бывшего Советского Союза. Речь, конечно, идет о России". Когда большая посылка гласит: "Америка безусловно вправе и обязана уничтожать любой тоталитарный режим", а малая посылка утверждает "В России сегодня тоталитарный режим", логический вывод однозначен. Оценивая объективность последних могикан диссидентского движения и степень их любви к России, задумчивые внуки неизбежно зададутся вопросом: "А не были ли их свидетельства о СССР столь же объективными и достоверными?", и развеять тяжкие сомнения на этот счет будет весьма непросто. Как резонно отмечал О. фон Штирлиц, "в разговоре всегда запоминается последняя фраза".

Изобличения последыша Борджиа и Медичи, ренессансного тирана Путина - это сходной силы последняя фраза, подводящая черту под либеральным движением конца 80-х - начала 90-х. Все было и лучше, и чище, и сложнее, и трагичнее, но в обыденном сознании, как суть эпохи, останутся эти исподлившиеся люди.

Носителям набирающего силу фашистского миросозерцания от этого никакого горя нет, а одна только радость, ибо в оценке ушедших эпох для них важна отнюдь не быль, не история, а только обращенная в прошлое их сегодняшняя идеология ненависти. Все оценивается задним числом, и для большей идеологической верности этих оценок гораздо удобнее внушать себе и другим, что никакого финального исподления не было, а они всегда были такими и все они были такими. «С такими движениями, представители которых ныне показали себя во всей красе, могло ли дело кончиться иначе, как самым неудовлетворительным, наблюдаемым ныне образом?» - с чувством глубокого удовлетворения спросят они, а возражения насчет того, что все много сложнее, будут восприняты как жалкие отговорки.

Кому действительно печально - так это тем, для кого слово "свобода" и вправду много значит и кто видит, как те, в чьих устах это слово сегодня звучит, как слово "любовь" в устах продажной девки, уничтожают отнюдь не только свою личную историю - на это они в полном праве - но и историческое осознание минувших десятилетий, уходящее на глазах, как сон уходит из памяти. Без этого осознания исторической были России все равно не жить - но как же тяжко будет его восстанавливать.