Из уже порядком нами позабытого Страсбурга, где заседает ПАСЕ, пришло новое известие, хотя Чечни и не касающееся, но от того не менее удивительное. С 1 июля вступил в силу 13 протокол Европейской конвенции по правам человека, согласно которому смертная казнь отменяется в странах Совета Европы без каких бы то ни было изъятий и ограничений типа оговорки "в мирное время". По словам генсека Совета Европы Вальтера Швиммера, "теперь мы первыми запретили смертную казнь в военное время, и это показывает, что страны СЕ превыше всего ставят право на жизнь".
Ipso facto СЕ продемонстрировал необъятную веру в свои силы, равно как и крайнее непонимание того, что такое военное время и какие проблемы ему присущи. Аболиционистская оговорка "в мирное время" была не случайной. Отмена смертной казни есть свидетельство того, что государство считает себя достаточно сильным и стабильным, чтобы гарантированно лишить вредного и опасного человека возможности вредить дальше, не прибегая к отъятию жизни, но довольствуясь всего лишь надежным лишением свободы. Если безопасность от дальнейших покушений данного злодея может быть достигнута без государственного убийства, то можно и должно не убивать.
Но то - в мирное время. Во время же войны гарантия от дальнейших покушений существенно ослабевает, поскольку безысходное заточение уже не кажется вполне безысходным. Кроме того, что ослабевает тюремная охрана, сама тюрьма может оказаться в зоне боевых действий и быть захвачена неприятелем, который в части охраны злодеев ничего такого враждебной стороне не гарантировал. Вдвойне это относится к лицам, совершившим изменнические деяния на пользу неприятелю, ибо не может быть сомнения, что при первой возможности неприятель не просто их освободит, но освободит как героев. Именно по причине такой негарантированности законы военного времени сильно ужесточаются.
Другая причина в том, что в условиях общественного бедствия (даже не обязательно военного) ослабевает сама способность государства к эффективной правоохране. В зоне стихийного бедствия, где государственная машина по большей части разрушена, мародеров ставят к стенке, потому что посередь руин регулярную судебно-следственную процедуру осуществить невозможно, и мародеров надо или отпускать, или применять к ним военно-полевую юстицию. Война - бедствие, хотя и рукотворное, но по своим последствиям и по своей непредсказуемости быстро приближающееся к стихийному; и ослабленное государство, стоящее перед выбором между гибелью и безжалостной суровостью к мятежникам, подстрекателям, мародерам, обыкновенно выбирает второе.
Наконец, военное время - это время, когда при защите родины гибнут люди, причем люди лучшие. Положение дел, при котором презренным злодеям по-прежнему безусловно гарантирована жизнь, тогда как лояльным гражданам, исполняющим долг перед родной страной, жизнь не гарантирована нимало, представляется достаточно разрушительным. Тем более, что готовность, не щадя своей крови и самой жизни, выполнить приказ командования базируется не только на патриотизме и воинском духе, но еще и на законе, согласно которому в боевой обстановке прямое неповинение приказу карается смертью. Слабодушный человек, чья воля колеблется, все же осознает, что исполнение приказа - это роковая неизвестность, тогда как неповиновение или дезертирство - это гарантированная известность, именуемая расстрельным взводом, и верной позорной смерти предпочитает неверную, но честную судьбу солдата.
С вступлением в действие 13 протокола военное время может выглядеть иначе. Получив приказ атаковать неприятельские позиции, солдаты честно и прямо отвечают командиру: "Шел бы ты на ..., калина красная! Мы лучше пойдем в тюрьму им. тов. Швиммера, там жизнь гарантирована". Опыт отечественных либеральных революционеров, в феврале 1917 отменивших смертную казнь в действующей армии, достаточно назидателен.
Когда в Европе в 60 - 70-е гг. отменяли смертную казнь, все вышеприведенные соображения были для законодателя достаточно очевидными - ведь еще совсем не старые люди помнили, что такое война, - и поэтому оговорка о том, что смертная казнь отменяется лишь в мирное время, представлялась сама собой разумеющейся. Но время забывчиво, а тело заплывчиво, непосредственная память утрачена, а восполняющей ее способности к рациональному суждению не наблюдается. Перед нами тот же склад ума, который мы наблюдаем в домашних прениях о военной реформе - "Поскольку войны не будет, потому что ее не может быть никогда, мы вправе устанавливать сколь угодно далеко идущие гарантии также и для военного времени". Под заведомо невозможное условие можно давать любые обещания.
Для того же, кто не столь убежден в принципиальной невозможности войны и кто осознает, что в условиях войны воля государства куда менее всесильна, ибо она зависит еще и от противоборствующей неприятельской воли и от общей логики войны, как стихийного бедствия, оптимизм тов. Швиммера представляется крайне впечатляющим - "Кто же это такой, что и стихии ему подвластны?".