Все. Шуток сегодня не будет. Кончилось время шуток.
Про ситуацию вокруг театра тоже не будет. Я там не был, а отважных журналистов, которые при каждом таком случае пробираются по чердакам в поисках выигрышных точек съемки, я бы, будь моя воля, отлавливал первыми и сажал в специальный автобус. С компьютерами, которые никуда не подсоединены, с микрофонами и камерами, тоже отключенными. Чтобы они занимались своей рефлекторной деятельностью, но безвредно. Без брехни, терзания пострадавших и, главное, мудрых и далеко идущих выводов типа «вон я вижу, Маша, автобус повернул колеса. Это может означать, что готовится новый виток переговоров». Нет у меня почтения к репортерам из горячих точек. Бейте меня ногами.
Много вообще чего кончилось. Впрочем, кое-что совсем даже не кончилось - снова в эфире всякая либеральная сволочь, которая говорит, что пора налаживать, утрясать и надежные схемы устраивать. А власть кремлевскую – под суд. Потому что она развязала, задушила, сделала вдовами тех, что с автоматами, и т.д. Одни, понятно, исходя из конкретной ситуации и по долгу службы, но другие явно от сердца и из лучших побуждений.
Теоретически, проблему можно было бы действительно решить полюбовно. А именно: запустить в зал вместо заложников корреспондентов радио «Свобода», венедиктовской шарашки и шестой кнопки. И Бабицкого позвать. Пусть они там получат пару раз в рыло автоматом вместо ни в чем не повинных людей. Которых они же и подставили.
А подставить – подставили. Насчет рассказов о свободном ичкерийском народе и праве каждой нации известно на что я промолчу. Подставили в том числе и тем, что долго рассказывали про некие локальные конфликты особо неуживчивых наций, которые такие потому, что они такие. Долго лепили облик врага из исламского фундаменталиста. Предполагая, что исламский фундаменталист – это непременный мужик с бородой и в зеленой повязке на лбу. С надписью, естественно, «исламский фундаменталист». А все остальные – просто жители нашей многонациональной родины. Приехали немного морковки на рынок продать. А морковка так пошла, что они тут и осели. Нормально. Мы же либеральная держава. Это в держимордном СССРе паспорт с пропиской все определял. А теперь – приезжай, селись. Всем рады. Нет, паспорта и прописка никуда не делись, но они теперь другую функцию выполняют - экономическую. Поддерживают городское хозяйство и хозяйствующих в нем субъектов.
Нет, это не проповедь национальной розни - в конце концов, у меня лучший друг осетин. Это немного о другом. О том, что я живу в доме, где половина квартир занята кавказцами. Только. Я выхожу на улицу и не слышу русской речи. Я вижу, как по саду бегают кавказские дети. Я толерантен, поверьте. Просто речь идет не об национализме по чьему-то адресу. Речь идет о том, что я живу в анклаве. И этот анклав – один из сотен.
Диаспора, анклав – это ведь у нас даже не звучит в негативном контексте. «Представители чеченской диаспоры» по центральному ТВ предлагают каждый день свои меры по урегулированию всего на свете. Выражают свое несогласие с боевиками. Спасибо им. Только пусть они мне объяснят, почему представители их народов селятся компактно и на русский язык переходят в случае крайней необходимости. Ах, они из одного села? А я тогда откуда? Чего я в их переехавшем селе делаю-то?
Но это, скорее, вопрос к нашему идиоту-мэру, по городу которого проезжает автобус или там джип с автоматчиками, а он еще не в отставке по личному желанию, а напротив, скачет где-то, переговаривается. А чего ты переговариваешься, скотина, если все происходящее – дело двух твоих рук. Одна называется – московская милиция, которая наверняка останавливала автобус с автоматчиками и брала просто лишние сто рублей за каждый ствол. В качестве пропуска. А вторая рука называется – миграционная политика. Точнее, отсутствие таковой. Вместо которой устроен комикс с регистрацией, в котором нищие рабочие из сопредельных стран получают по сопатке, и только те, кто с автоматами – регистрационную карточку. По которой не отслеживается скорострельный рост анклавов и даже идеи нет такой – подумать на этот счет. Подумать, что из города Марселя сбежали уже все французы – чего им среди арабов делать. Что в Гарлем полиции официально разрешено не заходить. Зато все горазды кричать про права человека, когда предлагается единственный разумный вариант: анклавы уничтожить. Расселить. Запретить покупать квартиры более чем десяти человекам из одного села в пределах километра. Разумеется, с регистрационным учетом этих людей. С честным учетом. Без ущемления их прав. Но и наших.
Не-не, яволь, права человека, Женевская конвенция, Карла дель Понте, я в курсе. Отмените ее. Время пришло. Война идет не с исламизмом, арбами или Талибаном. Война идет со всеми, у кого оружие в руках и кто не желает жить по законам той местности, куда он приехал навеки поселиться. И согласно законам этой войны пора уже вырабатывать новые конвенции. Ты выучил за год язык той страны, куда приехал? Нет? Вон. Под страхом десяти лет заключения. Ты требуешь, чтобы продавцы в магазинах знали твой язык, если вас тут большинство? Вон. Под страхом десяти лет заключения. Ты желаешь, чтобы твоя жена не показывала лица на людях? Вон туда, где это в моде. Ты хочешь, чтобы тебя снимали на паспорт в парандже? Пожалуйста, туда, где паранджа – особенность национального колорита. Вот такая вот демократия.
Пока не будут убиты все анклавы на территории Москвы, которая и так перевалочный, он же конечный пункт для всего – от автобусов с автоматчиками до героина и толерантности по дель-понтовски – здесь будут заложники. Трупы. Лужков на крыльях ночи. Пока восточные люди не поймут, что теории насчет того, что они в принципе не способны приспосабливаться и такая их это особенность, и не нам ее менять – они не для них писаны, и писаны дураками от зообиоистории, которых в наших академиях пруд пруди. Пока не будут сделаны приоритетными обычаи принимающей стороны – ну не ходи ты в папахе на прием к президенту, который ради тебя кепку снял – будут трупы. Будут взрывы. Все будет.
Оно, конечно, будет и так. Ибо война идет тотальная, как уже было упомянуто. Но мы, по закону МакМерфи, по крайней мере сможем себе сказать: «Я хотя бы попробовал».
И два постскриптума.
Первый. Если Лужкова выберут на третий срок, я уеду в Новую Гвинею. Я не хочу жить среди людей, у которых нет никакого чувства брезгливости. Кроме того, к тому времени все равно в моем доме носителями русского языка останутся я и Пушкин у меня на полке.
Второй. Боже, помоги людям в час их смертного испытания. Оставь их живыми. И покарай тех, кто подверг их этому испытанию. Да горят они в аду. Падаль.