Двадцатое августа – это шестнадцатилетие решающего дня в борьбе ГКЧП с новой российской властью. Между тем, можно вообразить, что при другом повороте событий именно 20 августа в Москве праздновали бы шестнадцатилетие обновленного ССР – Союза Суверенных Республик.

Ведь проект нового союзного договора к концу июля 1991 года был уже готов, и предполагалось, что именно 20 августа его «откроют для подписания».

В этом и ключ к пониманию тогдашних событий. Если вышеупомянутая несостоявшаяся церемония действительно была реальным шансом мирно сохранить и обновить державу, то путч ГКЧП вместе с победоносным сопротивлением данному путчу – это не более чем историческая ошибка, погубившая великую империю.

Или, что почти то же самое, разрушительное для державы сплетение своекорыстных интриг небольшого числа влиятельных лиц – Крючкова, Горбачева, Ельцина, Буша-старшего (недостающих вписать).

Итак, была ли альтернатива?

Сам ГКЧП альтернативой безусловно не был. И главное даже не в том, что в нем задавали тон люди незначительные, нерешительные, плохие организаторы и т.д. Это обстоятельство, конечно, повлияло на ход событий (например, резко уменьшило количество пролитой крови), но куда более важным было отсутствие у них какой-либо ясной цели, помимо сохранения своих должностей, упраздняемых или замещаемых другими людьми в предполагаемом ССР.

Правительство Валентина Павлова (одного из ключевых гэкачепистов) работало к тому времени уже больше полугода и вполне доказало, что не может управлять страной.

Номенклатурные идеологи, призванные интеллектуально сопровождать путч, к тому времени тоже вполне доказали свою неспособность мобилизовывать массы. Сегодня часто слышишь о малочисленности по меркам страны августовских защитников режима Ельцина, подлинно активных и решительных только в Москве и отчасти в Петербурге. Но неплохо бы сравнить эту «малочисленность» с численностью тех, кто тогда на улицах защищал ГКЧП. Это сразу переставило бы акценты.

В таких обстоятельствах «победа» ГКЧП просто обернулась бы через несколько месяцев неуправляемым развалом страны, то есть примерно тем, что и так произошло, только в гораздо худших формах, чем более или менее мирный и упорядоченный беловежский роспуск СССР.

Можно разделять порыв тех, кто 19-го августа вышел на улицы защищать российскую власть, а можно и не разделять. Можно ценить режим, созданный Борисом Ельциным, а можно и не ценить. Но «ельцинский» вариант истории уж во всяком случае предпочтительнее, чем вариант «гэкачепистский».

Но, может быть, несостоявшийся ССР лучше обоих? Это бессмысленный вопрос, поскольку состояться он не мог.

К августу 1991-го только не очень внимательный и не очень осведомленный человек мог думать, что единая держава еще существует. На самом деле, критическая черта распада была уже пройдена.

И дело не в Прибалтике, где местные правительства объявили о полной независимости, и не в кавказских республиках, где карабахская война шла полным ходом, а абхазская – уже стала неизбежной. Без Балтии и даже без Закавказья старая держава более или менее мыслима. Без Украины – нет.

Для доказательства того, что Советский Союз был ликвидирован тайком от народа, принято ссылаться на союзный референдум 17 марта 1991 года («Считаете ли Вы необходимым сохранение СССР как обновленной федерации равноправных суверенных республик, в котором в полной мере гарантированы права и свободы человека любой национальности?»), когда 76% голосовавших ответили: «да».

Истолковать эти «да» как однозначную поддержку СССР можно только если не брать в расчет, что россияне на том же самом голосовании попутно одобрили введение поста президента России (то есть выразили доверие Борису Ельцину), а жители Украины ответили «да» также и на «местный» вопрос: «Согласны ли Вы с тем, что Украина должна быть в составе Союза советских суверенных государств на основах Декларации о государственном суверенитете Украины?»

Притом на «общесоюзный» вопрос утвердительно ответили 70% тамошних избирателей, а на «украинский» - 80%.

Поскольку Декларация об украинском суверенитете (принятая в июле 1990 года) явно толковала Украину как независимое государство, связанное с Союзом лишь узами конфедеративного типа, то поддержка на голосовании этих идей знаменовала ее выход из Союза если не на 100, то уж на 80%.

И в полном соответствии с этим фактом, несостоявшийся союзный договор должен был 20 августа не подписываться, а лишь «открываться для подписания». Потому что подписи ожидались лишь от России, Белоруссии, Казахстана и двух среднеазиатских республик. Остальные, включая Украину, дали понять, что, может быть, подпишут позже.

Всякий, кто помнит атмосферу этого года, согласится, что тогдашнее «может быть» означало безусловное «нет». А это, в свою очередь, дало бы и республикам-подписанткам отличный повод взять свои подписи обратно. «Обновленная федерация» оказалась бы химерой при первых же попытках своего воплощения.

Недаром Михаил Горбачев в эти деликатные недели вдруг уехал отдыхать в Форос. Видеть в этом некую изощренную интригу нет особых причин. Вполне достаточно сковавшего его тогда ощущения безнадежности и очевидного желания дать ситуации как-нибудь разрешиться самой.     

Она и разрешилась. С советской империей случилось неизбежное – то, к чему она давно уже шла. Исторической ошибки не было. Была историческая драма, завершившаяся трагикомической сценой.

Прочность и неслучайность совершившегося очевидны уже из того, что через шестнадцать лет, почти через поколение, в бывших республиках не видно никакого движения обратно в старую державу.

СССР стал историей. И если не по формальному счету, то по существу, он стал ею в августовские дни – путем никем заранее не предвиденным, но самым умеренным из всех возможных.