Международный День Африки по всем правилам всемирного хорошего тона сопровождался поднесением подарков именинникам. Прянично-кнутобойная стилистика этих презентов выдала одновременно и глубокое несовпадение интересов дарителей, и объединяющее их чувство безысходности, переходящей в равнодушие к объектам благодеяний.

Россия устами Сергея Лаврова объявила, что спишет африканским странам очередные полмиллиарда долларов невыплаченных долгов. Америка устами Джорджа Буша наложила на власти Судана дополнительные санкции в наказание за этническую резню в западносуданском Дарфуре.

Логика Москвы и Вашингтона одинаково понятна.

День Африки, уточним, это вовсе не день Африки вообще. Это годовщина основания Организации африканского единства. То есть, в первую очередь, это день Черной Африки. Она же: «страны к югу от Сахары» - устойчивое словосочетание, обозначающее самые бедные, самые неудачливые и самые пропащие страны на Земле.

Это Мавритания и Мали, Нигер и Чад, Эфиопия и Судан, и еще десятка два государств, которые во столько же раз беднее своих арабских североафриканских соседей, вроде Марокко или Египта, во сколько Марокко или Египет беднее Евросоюза.

Ритуальная процедура прощения долгов, которые все равно никто никогда не вернул бы – это символический акт, призванный изобразить некую осмысленную деятельность на том месте, где никакая деятельность, кроме гуманитарной помощи или силового вмешательства, невозможна в принципе.

Что же до американских санкций, то это действие более богато оттенками, хотя и вполне идентично по результатам. Запрет на сотрудничество с тридцатью одной суданской компанией и персонально с четырьмя высокопоставленными суданцами ничего не изменят в том, что происходит в Дарфуре.

Однако во внутренней политике США акт президента Буша – деяние вполне осмысленное.

Проправительственное исламистское ополчение «Джанджавид», убившее в Дарфуре 200 тысяч и изгнавшее оттуда 2 миллиона человек, выглядит в глазах республиканской администрации естественной частью того мирового лагеря зла, с которым она ведет свое сражение.

При этом осуждение событий в Дарфуре (при условии, что не сопровождается посылкой туда войск) всецело поддерживается и конкурентами-демократами – в рамках присущей им всемирной отзывчивости.

И дополнительный плюс – положительный отклик на эти санкции со стороны афроамериканцев, поскольку гибнущие жители Дарфура более чернокожи, чем их гонители.

Иными словами – маленькая и неэффективная акция для внутрисуданского умиротворения, но вполне целесообразный жест – для внутриамериканского национального единства.

В сегодняшнем нашем мире есть специально выделенная площадка для акций больших, отзывающихся эхом по всей планете. Площадка эта – Большой Ближний Восток. И есть площадка для акций принципиально маленьких. Это – страны к югу от Сахары, хотя жителей там не меньше, чем в странах ближневосточных, а концентрация жертв и лишений гораздо выше.

Дарфурские бедствия, со своим сравнительно заметным международным эхом, - это еще почти исключение, объясняемое тем, что Судан расположен как раз на границе обеих зон.

Поэтому здесь слышатся отзвуки привычной ближневосточной игры: и шум, поднимаемый арабо-мусульманским лобби, и американская воинственность, и европейское гуманитарное миролюбие, и особые интересы России и Китая. Но это именно отзвуки. Все приглушено, все уменьшено в масштабах и громкости. Все, кроме числа жертв, которое не меньше, чем число жертв войны в Ираке.

Еще один шаг подальше от Ближнего Востока – и резко падает в цене одна из святынь цивилизованного общественного мнения – национальный суверенитет. Эфиопия безо всяких церемоний оккупирует Сомали, распавшуюся, спятившую страну, и во внешнем мире это вызывает вздох облегчения. Хотя формально дипломаты возражают и призывают участников «вернуться на конституционное поле». Как Зорькин – Ельцина и Хасбулатова в 1993-м.

Еще дальше от Ближнего Востока – и уже не возражают даже дипломаты. Французские контингенты стоят в бывших французских центральноафриканских колониях, и это никакая не агрессия, а братская помощь.

Если французов и упрекают, то не в «оккупации», а наоборот, в недостаточной ее эффективности. После того, как в маленькой стране Руанде в межплеменной резне в 90-е годы было убито около миллиона человек, много говорили, что главная вина – на французских и бельгийских военных миротворцах, которые слишком долго держались в стороне.

Но если искать виновников (помимо самих убийц, конечно), то ответственность ляжет и на чиновников ООН, да и на всю совокупность стран-членов, которые неплохо знали, что там происходит, но не спешили с вмешательством. Однако и у ооновцев есть оправдание: мировое общественное мнение на них почти не давило, да и вообще заинтересовалось убийствами в Руанде с большим опозданием и словно бы с неохотой.

Теоретически жизнь каждого человека одинаково ценна, и если где-то случается несчастье, то готовность мировой общественности помочь, поддержать, вмешаться или заявить протест должна быть (теоретически) пропорциональна размерам бедствия и только им.

На деле же у этой общественности для разных мест и разных бед есть свои «понижающие коэффициенты».

Если, скажем, для жизни араба-палестинца мысленный коэффициент всемирного сострадания принять за единицу, то для жизни араба-иракца он окажется меньше в несколько раз – если он погиб в бою с американцами. И в несколько десятков раз – если его убили сограждане-иракцы из враждебной общины.

Для жителя Дарфура «понижающий коэффициент» вряд ли выше одной сотой, ну а уж тутси-руандиец может рассчитывать на сострадание размером от силы в одну тысячную.

Сводить эти двойные и тройные стандарты к игре больших интересов, к тому, скажем, что в Ираке есть нефть, а в Чаде ее нет, вряд ли правильно.

Нигерия по экспорту нефти не уступит Ираку. Постоянные сбои в ее нефтяных поставках, вызванные кровавыми местными междоусобицами, влияют на мировой рынок энергоносителей ничуть не меньше, чем неустойчивость иракских поставок. Но размеры всемирного сочувствия к погибающим нигерийцам (включая, например, жертв постоянных там христианских погромов) не идет ни в малейшее сравнение со всемирной озабоченностью иракскими делами. Нет здесь пока что и признаков внешнего силового вмешательства, хотя гуманитарных поводов для интервенции можно подобрать сколько угодно.

Вселенская скорбь, которой в дежурном порядке скорбит мировое общественное мнение, и особенно мнение интеллигентское, имеет своих постоянных любимцев и своих парий. Но в этом разносочувственном отношении к жертвам гораздо меньше цинизма или выражения скрытой материальной корысти, чем можно подумать.

Просто одни события укладываются в принятую на сегодня матрицу борьбы добра со злом и зовут поэтому к соучастию и состраданию, а другие не укладываются, и сострадательный глаз их в упор не видит. Одни события вызывают страх за себя, рождающий чувство вины и желание чем-нибудь откупиться, а другие словно бы происходят на другой планете.

К тому же средний человек из благополучной страны скорбит всею скорбью мировою ровно в тех объемах, чтобы сам себя уважать. Количество теплых уголков в его сердце ограничено, и кто не успел занять свободное местечко, тот опоздал.

Африка к югу от Сахары как раз и опоздала. Хотя, думаю, не навсегда. Как только в ней увидят какую-нибудь живую угрозу – терроризма ли, мировой ли эпидемии или еще чего – сразу же пойдут в рост и интерес, и теплые чувства. Настоящий Международный День Африки еще придет.