Будучи плохо защищаемой на уровне конкретной исторической аргументации - все-таки период от февраля до октября 1917 г. являет собой картину такого разложения и такой властной импотенции, на фоне которой меркнут все немалые грехи предшествующего царского правления, - февралистская идеология вынуждена быть гибкой. Твердых аннибалов либерализма, для которых весна 1917 г. есть, быть может, единственный луч света в тысячелетнем темном царстве русской истории, обнаруживается немного. Разве что проф. А.А. Кара-Мурза с Г.А. Явлинским. Такая твердость, чтобы не сказать кристальность, оказывается доступна немногим, поскольку она требует высочайшей герметиичности. Той, которая исключает любые неудобные факты и вопросы, могущие осквернить светлую икону Февраля, и той, про которую сказано: "Все кузни обошел, а некован воротился". По недостатку герметизма диалоги из старинного романа В.А.Кочетова "Чего же ты хочешь?", где советская женщина говорит своему итальянскому мужу-еврокоммунисту Бенито, что Троцкий, которого Ленин называл Балалайкиным, так в 1917 г. пробалалаил бы всю революцию - кабы не Ильич, а Бенито на то восклицает: "И было бы расчудесно! Была бы февральская, демократическая!", - такие диалоги более не слышны, ибо где же взять еврокоммуниста Бенито в товарном количестве?

Сегодня приходится быть значительно более гибким, поскольку прямая апология февраля с неизбежностью влечет грубый вопрос: "Откуда же октябрь взялся? ветром надуло?", отказ же от апологии и признание февраля катастрофой, после которой уже было не удержаться, тут же влечет за собой отсылки к современности. Если тогдашнее исполнение вековой мечты русской интеллигенции, если тогдашнее свержение кровавого царского режима и приход в Россию европейской свободы быстро привели к известным последствиям, то почему сегодняшнее кадетски-революционное ожесточение прогрессивной общественности, равно как и ее кадетски-революционный безоглядный оптимизм сегодня нас от таких последствий гарантируют?

Вопрос тем более насущный, что все различия между сегодняшними и тогдашними освободителями - к пользе последних. Образовательный, умственный и культурный уровень - несравненно выше. Характер и нравственные качества - также. На фоне нынешних героев деятели февраля - кто не Брут, тот Периклес, а про группу поддержки не будем уже и говорить. Если у тех вышло такое, что будет у этих? Наконец, весной 1917-го они не могли знать, как в итоге выглядит мирная бескровная революция, открывающая путь к европейской свободе, а мы весной 2007-го таким незнанием отговориться не можем. Все ж таки А.И. Солженицын порядочно глыб навалял.

Но тогда, если признать роковую роль февраля и феврализма в русской истории, сразу делаются неуместными многие идейные и бытовые стереотипы. И с тысячелетним рабством, а равно и царской нагайкой (шире - и с неумеренной русофобией) приходится быть поаккуратнее, поскольку уж больно хорошая альтернатива для tsar, knut, pogrom была в 1917 г. представлена - причем в самой идеальной упаковке. И с эпилептическими припадками на сегодняшнюю тему, поскольку эпилептики революции хуже всяких злоупотреблений прогнившего режима. Причем даже эпилептики, т.е. всего лишь бесноватые. О расчетливых бесах мы уж вовсе не говорим - при том, что сегодня их, расчетливых, будет, пожалуй, побольше, чем девяносто лет назад.

Ревизия выходит столь обширной, что понятным оказывается желание умерить такие генеральные последствия размышлений о феврале. К чему историософия представляет вполне достаточные основания. В силу того, что история не дает возможности провести идеальный эксперимент - 100%-й воспроизводимости многократного опыта тут не бывает, это не камни с Пизанской башни бросать, - всегда есть возможность оспорить вывод о роковом значении того же февраля, причем сразу двумя способами.

Один заключается в том, чтобы отрицать предопределенность - тогда не получилось, вышел срыв, а при новой попытке может получиться, срыв не обязателен. Против чего не возразишь: известны случаи, когда при крушении авиалайнера на высоте человек оставался жив. Если уж тут гибель не предопределена на все 100%, что же говорить о революции. Это, правда, несколько напоминает второе антихристово искушение с предложением броситься вниз с высоты - а там ангелы подхватят (Мф. 4, 5-7), но нам антихрист не страшен, да и вообще кто он такой? Правда, и без указания на второе искушение тут выходит та незадача, что роковая предопределенность, отсутствующая на интервале 2.III.1917 - 25.X.1917, тут же появляется сразу после большевицкого переворота. То катастрофы не было, все было можно устроить наилучшим образом (каким - не показано, но все равно можно), то после победы Ленина и Троцкого сразу стало нельзя. Гони детерминизм в дверь, он войдет в окно.

Другой способ, более убедительный, заключается в перемене предмета. Спор о финальной точке, после которой обвал был уже неостановим (мораль какового спора в том, что не надо к этой точке столь близко подходить), заменяется спором об исходной точке, после которой все начало разъезжаться вкривь и вкось. Поскольку губительные напряжения российской жизни возникли явно не в 1917 и даже не в 1916 г., но много раньше, вопрос действительно очень интересный и очень важный. Но только немного не тот, что обсуждался изначально. Необходимо думать о том, когда начало раскручиваться красное колесо. Но мы-то спорили о том, когда вращение колеса сделалось окончательно неостановимым, и говорили, что это случилось в феврале, а подмену темы все же лучше производить с объявлением.

Наконец, действительно серьезным возражением является указание альтернативной роковой даты - 1 августа 1914 г., того обвала истории, который под собой похоронил не одну только Российскую империю. Что там февраль, когда все уже было предначертано летом 1914-го?

В самом деле, и против обвала истории - не возразишь, и против того, что старая Европа ("вчерашний мир" (С) С. Цвейг) в 1914 г. совершила коллективное самоубийство - не возразишь тоже. Возражение заключается в другом. Именно потому, что с тезисом о коллективном самоубийстве, о роковом решении никто не спорит, нет и надобности с такой настойчивостью поднимать вопрос об августе 14-го. Никто и не называет этот август благородным прорывом к чему-то там. Никто не считает его идейно- или государствообразующим. Общая трагедия и общее безумие - о чем спорить? Если бы к февралю 17-го все относились так же, как к августу 14-го - роковой обвал, общая трагедия, "блюдите, сколь опасно ходите" - можно было бы и в самом деле спокойно предаться более углубленной историософии. Пока тезис о коллективном февральском самоубийстве не стал столь же общепризнанным - приходится спорить об очевидном.