Идеологический катехизис заместителя главы Администрации Президента Владислава Суркова, посвященный подробному толкованию им же введенного понятия «суверенная демократия», вызвал вполне предсказуемую волну толкований, кривотолков, комментариев и обвинений. Сама ситуация не так уж нова: все это мы уже имели честь лицезреть почти год назад, когда «суверенная демократия» была введена в публичный оборот. Существенным отличием нынешней истории является прямая апелляция Суркова к «креативному классу», к неясно обозначенному «творческому сословию», которое должно стать «альтернативой самозванству офшорной аристократии с ее пораженческой психологией». Пожалуй, впервые, из непосредственных адресатов идеологической концепции власти исключен обычно предельно абстрактно понимаемый «народ»: сама публикация в «Эксперте», издании с декларативно элитарным, заведомо узким кругом читателей, только подтверждает общий характер послания. Разумеется, по логике вещей, именно «творческое сословие» должно было на послание ответить: трудно представить, чтобы тезисы о «производстве образов и смыслов» сегодня обсуждали на автобусной остановке, как невозможно представить заворачиваемую в «Эксперт» селедку.

Первым непосредственным откликом на «Национализацию будущего» стало множество почти дублирующих друг друга комментариев в русском сегменте «Живого журнала», нашем крайне ангажированном, но довольно эффективном квазиинформационном пространстве. Общий тон этих откликов укладывается в стандартное жж-ное клише: «ниасилил, патамушта стихи», немного разбавленное цитатами из текста Суркова. Еще одним эпизодом обсуждения стало выяснение авторства экспертовской публикации, столь же энергичное, сколь и бесплодное: вряд ли к «Национализации будущего» следует относиться как к «Слову о полку Игореве» - статья Суркова на это не претендует. По существу, и сторонники, и противники Суркова несколько дней писали о чем угодно, кроме непосредственного содержания текста, а уж когда Павел Данилин предложил замечательную в своей конспирологичности концепцию «минных полей» и «идейных извращенцев», о статье забыли вовсе. Общественность бросились обсуждать зловредного Данилина: провокации в «Живом журнале», всегда эффективные, просты по исполнению - хватает одного «переключения регистра». Когда наскучил и Данилин, «творческое сословие» вернулось к разговорам об очередных политических дебатах, Паркере, Рыкове и Носике: много ли нужно людям для счастья?..

Комментарии «штатных экспертов», меж тем, также не отличались содержательностью. Статья Алексея Макаркина, оригинально озаглавленная «Идеология суверенной демократии – стратегическая линия для Кремля», повествует, например, о том, что «Новый президент России будет преемником ныне действующего, но при этом не будет, наверное, обладать его харизмой, по крайней мере, в начале деятельности, обладать таким высоким доверием общества, которое существует по отношению к нынешнему президенту». Что называется, «а мужики-то не знали». Интерпретация Анны Потсар, напротив, касалась герменевтики выступления Суркова, и, несмотря на то, что методика, принятая исследователем, по существу является универсальной («Номинативное предложение – это предложение экзистенциальное. Оно постулирует существование чего-либо в принципе, не обозначая временных границ <…>. Тем самым суверенная демократия выведена из событийного и временного контекста и представлена как данность»), вряд ли разыскания «филологического кружка» в данном случае имеют имманентную познавательную ценность.

«Штатные критики режима» о тексте Суркова предпочли вообще промолчать. Впрочем, высказавшиеся ограничились привычной констатацией общей «деградации демократии», которая столь многогранна, что можно не выискивать лишних поводов для очередных гневных интенций в адрес «преступного режима». Евгения Альбац и Владимир Рыжков почти одновременно написали об одном и том же, и текст Альбац, кроме личных выпадов в сторону Суркова, ничем от статьи Рыжкова не отличается. В этом и состоит, судя по всему, великое преимущество нашей оппозиции – у нее на все загодя готов набор ответов, успевай только имена чиновников подставлять. В яростном обличении Суркова Евгенией Альбац, и без того выстроенном на голой эмоции, кроме всего прочего, сквозит вполне ощутимый страх остаться «вне повестки»: автору «суверенной демократии» трудно сказать «вон из профессии», а ничего другого Альбац не умеет. Похожий страх – сквозная эмоция крайне показательной реакции Дмитрия Быкова, который, как, впрочем, и многие другие критики выступления Суркова, полемизирует мимо текста, выдвигая свои претензии «режиму» в целом и Суркову в частности. Быков здесь, Быков там, Быков повсюду, но в месте, обозначенном Сурковым, он себя не находит, значит – быть пусту месту сему: «Им важно чувствовать себя ин-тел-лек-ту-алами, вот чего они теперь захотели. Это и будет главной победой русской демократии: создание такого контекста, чтобы сервильные ничтожества и многоречивые недоучки чувствовали себя солью земли». Отнятием у Суркова права быть «интеллектуалом», скорее всего, и займется вскоре та часть «творческого сословия», которая, как и Быков, плохо представляет себя в обрисованном замглавы президентской администрации будущем.

Но все это – по существу – итоги сугубо медийного реагирования, вписанные в ограниченные рамки одной недели. В отличие от политологов, аналитиков и экспертов всех мастей, остальная часть «креативного класса», те самые «учителя, врачи, ученые, менеджеры среднего звена» не хотела, а если бы и хотела, то не могла никак отреагировать на тезисы Суркова. Российское общество разбито на почти не сообщающиеся друг с другом островки, обитатели которых лишены (и эта позиция их самих очень устраивает) механизмов, позволяющих дискутировать «всем миром». Научное сообщество ведет разговор о чем-то своем на собственном, недоступном профанам языке. Учительство занято получением немногочисленных грантов, да и отвыкло уже говорить urbi et orbi, хотя, несомненно, обязано это делать. Творческая среда, избавившись от тяжелой длани Главлита, добровольно сколотила себе относительно спокойную маргинальность, которая представляет собой классическое гетто: кажется, жизнь идет, но только кто об этом знает. Бизнес, как оказалось, тоже предпочитает существовать в своем интеллектуальном пространстве и обсуждать фьючерсы, тренды и механизмы ценообразования. Профессиональные политики, наверняка, рады бы возразить по существу, но категориальный аппарат за пятнадцать лет бездействия вовсе поизносился: клуб для московской тусовки – едва ли не единственный формат высказывания, до сих пор оставшийся легитимным. Благо он не требует особых усилий.

Ни «креативного класса», ни «творческого сословия» в России на самом деле нет, и в этом – главный казус и главная уязвимость выступления Суркова. Адресат предельно открытого, намеренно дискуссионного и вполне провокативного текста – неясен. И это удивительное и очень грустное свойство времени – даже при извечном нашем внимании к любому шагу и промаху власти, пространство формирования смыслов и образов – на удивление пусто. В условиях, когда для того, чтобы быть услышанным, нужно становиться «жж-тысячником» или писать статьи в газету «Жизнь», любая идеология имеет исчезающе малые шансы на отклик и развитие.