На днях в новостях Первого канала показали очередной «специальный репортаж» на детожалельную тему. Ведущая проанонсировала его с очаровательной наивностью жительницы элитного московского кондоминиума: «Так ПОЧЕМУ ЖЕ дети становятся убийцами?» И сама постановка вопроса, и содержание репортажа показывает, что авторам и публике не нужен реальный и банальный ответ на этот вопрос. Их интересует исключительно драматический аспект темы. Какой же слепотой нужно обладать, чтобы, показав детей-убийц, содержащихся в спецшколе, следом ничтоже сумняшеся определить в качестве источника детской агрессии китайские «злые» игрушки и компьютерные игры? Ведь очевидно, что социальный портрет малолетнего преступника напрочь исключает не только компьютер, но зачастую и вообще какие бы то ни было игрушки в течение всех лет детства. Правда, реальные проблемы тоже были упомянуты, но вскользь и в дежурных формулировках. Да, есть алкоголизм, да, есть брошенные дети, которые никогда в жизни не ходили в школу. Но ужасаться сенсационным преступлениям благополучных детей, играющих в компьютерные стрелялки – это интереснее. И безопаснее для собственной нежной психики.
Нельзя сказать, что аудитория подобного дискурса страдает очерствением сердца и не хочет жалеть настоящих страдальцев. Вовсе нет. Жалельный потенциал в обществе есть, и собственно это натужное желание ужасаться единичным прецедентам жертв компьютерных игр – тому пример. (Опять-таки, вспомним свежий репортаж о шестимесячной девочке с циррозом печени, для которой «Вести» пытались собрать деньги на операцию. Жалеют, жалеют). Общество, очевидно, сознает, что многотысячную армию реальных страдальцев – жертв деградации института семьи – «ужалеть» и этим жалением спасти просто невозможно. Помочь тут может только глобальная государственная программа, финансируемая не меньше, чем вся скопом федеральная деятельность в Чечне, и включающая в себя аналогичные рейды, «зачистки» и захваты.
Поэтому общество, намереваясь реализовать потенциал сочувствия, вынуждено искусственно выбирать себе символические объекты. Например, истерика по поводу нескольких случаев убийства детей в приемных американских семьях. Что они перед страданиями тысяч детей, произведенных на свет алкоголиками? Но вектор сочувствия направляется именно в сторону Америки: во-первых, это резонирует с бытовым антиамериканизмом, во-вторых, сочувственная практика облегчается конкретикой случаев (не абстрактные «тысячи», а один ребенок), а в-третьих, мы чувствуем, что наше сочувствие может быть продуктивно (по причине первых двух пунктов).
Общественная совесть производит забавный кульбит. Поскольку «тысячи» жертв алкоголизма для нее – слишком непосильная ноша, она просто отключает эту опцию. И видит единичную девочку с циррозом печени, злые китайские игрушки, компьютерные стрелялки и проч. Возможно, если бы общество чувствовало надлежащую поддержку государства, то оно бы наверняка воспряло духом. Если бы по тревожному сигналу гражданина («Господин милиционер, у вас тут за павильоном метро валяется обнюхавшийся безнадзорник!») мент с суровым видом бежал в указанное место, через пять минут подъезжала машина, которая бы увозила ребенка в соотвествии с его состоянием либо в больницу, либо в детприемник, - тогда пассивность общества сменилась бы небывалой активностью. Ведь потенциальная активность совести в обществе есть. Она лишь ждет военизированной (в кавычках) поддержки.
Теперь определим, почему государство ее не оказывает. Дело в том, что армия опускающихся\опустившихся детей вредна лишь для нашего эстетического чувства. Да, увы – для стабильности государства она опасности не представляет. Обратите внимание: чиновники, которые по долгу службы вынуждены время от времени поминать общими словами эту проблему, сами затрудняются определить, зачем, собственно, ее нужно решать. И уже поэтому не решают. Обыкновенно можно услышать такое предостережение: «армия беспризорников сейчас – это армия преступников завтра». Боюсь, что эти чиновники, которые конечно же ни в метро, ни в залах ожидания вокзалов, ни в городских гарлемах не бывают, просто не представляют себе вполне существ, о которых говорят.
Возможность стать преступником предполагает если не умственную, то хотя бы физическую активность (силу, ловкость, выносливость). Связанная с ранним (вплоть до выхода за мыслимые пределы) употреблением алкоголя и токсических веществ деградация приводит к тому, что задолго до наступления половозрелости человек теряет умственную и физическую дееспособность, превращаясь в растение, способное еще некоторое время до окончательной смерти выполнять лишь простейшие операции по добыче и употреблению перечисленных веществ. Человек опускается и гибнет задолго до того усвоения хоть каких-то норм даже хоть какой-то взрослой даже хоть какой-то субкультуры. Вобщем-то, появившись на свет как растение из пропитанного спиртом чрева, попав в пропитанную спиртом среду, существо умирает, так и не став вполне человеком. Опасно ли оно для государства и для общества? Нет! Точнее, опасно только для эстетических рецепторов. Реагирование же на подобные рецепторы для нашего государства пока – немыслимая роскошь (видимо).
Беспризорники, успешно перевалившие опасность растительной гибели и осваивающие преступность воспринимаются мною как счастливчики. Не отравив себя вовремя клеем, они дали возможность включиться механизмам человеческих мотиваций – прежде всего, наживы. Эта мотивация сделает из них омерзительных, но людей. Таким образом, невольно объявив своей стратегией борьбу с подростковой преступностью, государство само освобождает себя от внимания к эстетическим проблемам гибели неопасных растений, которая происходит на наших глазах. Конкретно их бояться нечего. А значит, в рамках стратегии борьбы с преступностью ими вобщем-то нет смысла и заниматься. Отсюда, возможно, и необъяснимое на первый взгляд нежелание ответственных лиц реагировать на безнадзорников. Менты на просьбу доставить ребенка в приемник меня посылали подальше (хотя мне достоверно известно – они обязаны это делать!), дамы из органов опеки и попечительства реагировали крайне вяло. Бороться с безнадзорностью, которая сама себя уничтожает, государству просто нет нужды!
Президент, в высоком интеллекте которого я, правда, сомневаюсь, недавно в открытом телефонном общении с гражданами России совершенно неожиданно дал правильное определение происходящему в сфере семьи. То есть брякнул общую фразу, но неожиданно «попал в точку». Путина спросили о беспризорности. Он, между прочим, ответил, что у нас наблюдается «подрыв института семьи». Не знаю, что он имел виду. Я предлагаю иметь в виду следующее: у нас действительно подорвана экономическая мотивация «вкладываться» в детей. Собственно, она подорвана во всех странах, где нет угрозы голода и ослаблена роль религиозных традиций (но в компенсацию там хорошо работают аналоги органов опеки и попечительства).
Известно, что в странах третьего мира (где угроза голода есть) деторождение является формой социального обеспечения в старости. Если государство не защищает стариков от голодной смерти, эту функцию выполняет патриархальная семья. С сильными традициями. Поэтому в бедных странах рожают больше, чем в богатых, и семьи там прочней. В России, при всех ее проблемах, голодные смерти – пока что единичные случаи. Люди опускаются и становятся бомжами отчасти и потому, что к их услугам всегда есть изобильные помойки. Напротив, в Таджикистане (где я недавно побывала), где средняя пенсия по старости составляет в пересчете на наши деньги около ста рублей, и где по причине бедности продуктов выбрасывается мало, нищета почему-то крайне редко коррелирует с социальной деградацией. Повсюду очень бедные и очень здоровые патриархальные семьи. Оборванные сельские ребятишки нежно любимы и оберегаемы своими оборванными родителями.
Российский менталитет занимает промежуточное положение. С одной стороны, уровня бедности и времени, проведенного в бедности (всего пока 15 лет) недостаточно, чтобы началось вторичное формирование патриархальных традиций. С другой стороны, экономических причин для исчезновения инстинкта воспроизводства среди бедных слоев тоже нет. Поэтому беременные алкоголички на предложение сделать аборт очень часто отвечают визгом: «А я рожать хочу!» Хочет, потому что традиция обязательного для всех деторождения еще не умерла. При этом окружающая жизнь не принуждает ее с опаской думать о будущем. Можно по приколу родить (тем более что процессу родов государство поможет), а далее предоставить «растение» самому себе и общим для всех помойкам.
Приходится сделать вывод: количество шокирующих прецедентов, связанных с деградацией материнства, в будущем будет только расти. Это - раз. Обеспечить жесткий контроль государства, своевременные «зачистки» семей алкоголиков и спасение детей от них самих – по ряду причин невозможно. Это - два. Значит, нужно найти некое системное решение, которое бы действовало вне зависимости от воли «ответственных» лиц – ментов, чиновников органов опеки и т.д. Осмелюсь предложить такое решение. Известный политолог Караганов в одном из интервью предлагал развеять миф о том, что демографический спад – это плохо. Низкая рождаемость характерна для богатых стран. Так чего мы хотим – стать бедной страной с высокой рождаемостью или наоборот? Тревога за спад рождаемости – из породы иррациональных настроений имперского сознания, которое мыслит статистическими категориями. Оно готово ратовать за количество, не обращая внимание на качество. К этим же настроениям относится тенденция осуждать матерей, сдающих детей в детдом, а также несостоявшихся матерей, сделавших аборт. Посмотрим трезво: желательная обратная ситуация сдаче в детдом есть несдача в детдом; но это означает, что ребенок остается в семье, которая настолько не желает о нем заботится, что готова от него избавиться. Такова же обратная ситуация другого табу имперцев – аборта. Рост числа абортов означает для них деградацию нации. На самом же деле он означает нерождение детей, которые были бы не нужны и, скорее всего, брошены. Значит, рост абортов есть необходимая очистительная процедура больного общества, без которой ему станет только хуже.
Теперь стратегия лечения ясна. Наша задача – обеспечить нерождение несчастных безнадзорников, в случае же их рождения – простимулировать их матерей к своевременной сдаче в детдом, не дожидаясь полной анимализации (превращения в животных) оных женщин, после чего им сделается все равно, и дети погибнут. Стимулирование роста статистики абортов и отказников – вот наша стратегия.
Далее – дело техники. Стимулировать можно материально. Не вижу ничего плохого в том, чтобы платить за отказ от ребенка либо за аборт. Мало того, что мы спасем детей, мы сразу выявим (и обезвредим!) женщин, готовых пойти на такой странный шаг. Хуже, когда они пребывают бесконтрольно. Сумма за отказ от ребенка должна быть достаточной, чтобы пьянствовать в течение недели, но недостаточной, чтобы сделать из рождений-отказов постоянный бизнес. Также и с абортами. Но здесь возможных «бизнесменш» контролировать будет проще: частые аборты приводят к дисфункции воспроизводства, тем паче что производиться эти социальные аборты будут самым дешевым способом в государственных клиниках. Никаких аналогий с фашизмом: повторяю, что добровольность со стороны женщин будет гарантироваться высокими затратами государства. Насильно увеличивать число отказниц ему вроде как невыгодно, а значит, «перегибов» нечего опасаться.
Конечно, стимуляция увеличения числа отказников должна сопровождаться улучшением условий в детдомах. Но даже при неидеальных условиях я искренне рада за тех, кто туда попадает, потому что альтернатива была бы куда безрадостней (правда, нельзя сбрасывать со счетов частые побеги). Во всяком случае, некий контроль мешает детдомовцам заниматься откровенным самоуничтожением хотя бы до 16 лет. Кроме того, есть надежда, что параллельная стимуляция отказов и абортов скорректирует рост числа первых. Ели уничтожить латентных отказниц «в зародыше», то потом и в детдом забирать, и «зачищать» будет некого. Весьма вероятно, что при одновременной реализации обоих направлений число показаний к сдаче в детдом не сильно увеличится, но лишь перейдет из опасной «неучтенки» в «учтенку». Еще бы – алкоголички будут сами рыскать по подвалам в поисках своих обнюхашихся детей, чтобы получить за их сдачу деньги!