Волнения во Франции закономерно всколыхнули российскую общественность – и не только потому, что для почти каждого московско-питерского интеллигента La Belle France является второй родиной, а оттого, что уж слишком наглядны параллели между прорвавшимся в окрестностях Парижа расово-интеграционными нарывом и абсцессом, на глазах формирующимся в городах нашей родины первой. Особенно сие должно волновать тех проницательных комментаторов, которые за последние 20 лет подметили, с какой легкостью Россия впитывает отнюдь не лучшие достижения Запада, при этом перенимая его достижения очевидные с большим трудом и видимой неохотой. Поэтому рецепты, выдаваемые ныне Франции отечественной печатью, неминуемо проецируются на российскую действительность.
На фоне этих рекомендаций (от весьма консервативных до очень либеральных) хотелось бы взглянуть на проблему не под «державным» углом, а под самым обыкновенным человеческим – личностным. Конечно, без общей оценки ситуации обойтись нельзя. Очевидно, во-первых, что поджигателей надо арестовывать и судить по всей строгости закона, а во-вторых, что у настолько организованного, в полицейско-бюрократическом смысле государства, как Франция (по совокупности этих параметров с ней в западном мире вряд ли кто может сравниться), достаточно сил и желания справиться с беспорядками в смысле чисто силовом. Что и происходит на наших глазах – количество арестов растет, число поджогов падает, выпускаются директивы о депортации неграждан, замешанных в событиях последних двух недель (и все это, кстати, без участия армии, которую уже были готовы призвать на помощь иные радетели французской независимости).
Не так уж непонятен ответ и на французскую версию второго из знаменитых русских вопросов: «Que faire?», – особенно с государственной точки зрения. Миграцию ограничивать, нелегалов – депортировать, улучшать образование французов первого поколения и вообще всячески работать над их интеграцией, ни в коем случае не заменяя это простой выплатой пособий, права на которые есть у больных, старых и т.п. Ибо давно доказано, что подобные подачки имеют достоверное разлагающее влияние на граждан юных и полных сил. Также ясно, что без нормальных отношений государства с общинами, представляющими национально-религиозные меньшинства, этого достичь будет трудно, и ясно, что обязательства при этом должны быть взаимными – те члены общин, которые призывают к действиям антизаконным, должны общинами не только не защищаться, но и подвергаться остракизму. Недопустима двойная мораль по принципу: «Он, конечно, антисемит или наркоторговец, но все-таки – наш брат, мусульманин (конкретные термины в этом предложении можно заменить ad hoc).
Вне сомнения, есть еще один уровень ответственности, который должны нести общины, члены которых, в основном, вовлечены в текущие беспорядки. В русском языке это называется: «На себя оборотиться». Рискуя вызвать праведный либеральный гнев, повторим ту мысль, что в последние несколько дней вызывала яростные эмоции разных общечеловеков. Не только государство виновато в том, что бунтовщиками являются именно мусульмане – выходцы из Северной Африки. Немало проблем во Франции испытывают и другие национальные меньшинства – например, эмигранты из стран Индокитая, но они почему-то бомб не кидают. Иначе говоря: безусловно, поджигателями является меньшинство арабов и африканцев, однако большинство поджигателей – арабы и африканцы. Поэтому вряд ли стоит обвинять во всем государство и общество: у многих французов первого поколения жизнь очень нелегка, но отнюдь не все идут на нарушение закона, очевидно также, что ответственность семейная и общинная за такой тип поведения тоже существует – и понимание этого должно быть доведено, по возможности, до каждого.
Данная функция уже является прерогативой государства, которое не может действовать только лишь силой и ни в коем случае не должно опуститься до заискивания (не об одной ли гордой республике в составе РФ пишутся эти строки?). Эффект гораздо сильнее, если власти удается действовать с помощью убеждения, которого, в свою очередь, не может быть без доверия, в настоящий момент, к сожалению, почти утраченного. Потеряно же оно было в силу французского государственного лицемерия (тоже не имеющего себе равных в западном мире) и повседеневного социального расизма, который, по единодушным откликам, превосходит аналогичные обычаи земель, раскинувшихся между Берлином и Лос-Анджелесом (не то чтобы в США, Германии, Англии или Голландии не было расизма – но речь сейчас идет о его уровне).
Расистским было выселение всех малоимущих иммигрантов в отдельные поселки городского типа – чтобы они не мозолили глаза Жанам и Жаннеттам, создавшее на территории Франции внутренние колонии, расистской является значительно урезанная зарплата иммигрантов (в том числе и очень квалифицированных), которую компенсируют наихудшим образом – выплатой указанных пособий. И несмотря на отдельные исключения, стоит признать – французское общество в целом все это одобряло, будучи не в состоянии понять неминуемую цепь негативных социальных последствий того, что на место одного французского инженера можно с легкостью нанять двух инженеров-арабов. Это не означает, будто успехов на этом фронте не было никаких: например, стоит увидеть на научной конференции темнокожего участника – он с вероятностью процентов в 80-90 будет говорить именно на французском (но при этом темнокожий англо-американский пролетарий зарабатывает много больше своего французского собрата).
Скажем больше: услышанные в последнее время истории из французской жизни заставляют вспомнить самые неприятные эпизоды дискриминации, невольным свидетелем которых автор был еще при старом российском режиме. Вспоминается посещавшее в таком случае ощущение грязи (а каково себя чувствовали люди, испытытавшие все это на себе?). Дополняло это полное ошеломление, удивление от того, что подобные события происходят рядом, за углом, в коридоре, в соседней комнате, якобы совершенно незаметно для окружающих.
Тогда, более двадцати лет назад, сообщение о том, как человеку впрямую объяснили, что он не может рассчитывать на карьерное продвижение по причине своего еврейского происхождения или (в случае с совершенно славянской дамой) по причине отказа начальству в утехах совершенно неидеологического характера, вызывало еще ненависть к государству, создавшему условия для подобной мерзости. Какие же эмоции может вызвать рассказ человека (не-француза по рождению, к тому моменту жившего в Париже почти 10 лет), которого во время первой войны в Персидском заливе (1991 г.) без объяснения причин исключили из университета? Которому правозащитники не могли помочь, ибо у них на руках не было никакого документа, потверждающего сам факт события? Который смог попасть на прием к ректору университета, объяснившему, что оного документа предоставить не может, поскольку получил «строго секретное телефонное распоряжение», и порекомендовавшему бывшему студенту придти через год-два, когда «все успокоится». Который – просим прощения за рассказ в стиле «Back to the USSR» – добился своего только чудом: способом соверешенно советским. Благодаря неоднократным письмам на имя президента Республики, г-на Миттерана, после которых он был вызван в министерство внутренних дел на многочасовое собеседование (прояснившего, что у полиции есть файл на всех его родственников до третьего поколения включительно), и отпущен с чисто сталинской рекомендацией: «Вы им подайте свои документы еще раз, думаем, они вас теперь примут».
Счастливая развязка? Да, наверно. Только уже совсем недавно, после 25 лет жизни во Франции, находясь в зарубежной командировке, тот же самый специалист срочно подавал документы на присвоение очередного ученого звания. Документы секретарю института передавал коллега командированного, доцент – коренной француз. Какая-то форма оказалась заполнена неверно и бюрократическая дама устроила из этого легкий скандал. Доцент, к его чести, оказался упорным и договорился с ней, что все недостающие бланки он сейчас лично сам доделает и принесет. Сдаваясь, секретарь подернула плечиком и заговорщицки сказала ему: «Да, все-таки много нам беспокойства от этих иностранцев!». От этих слов (которых сотрудница ни одного англо-американского учебного заведения не посмела бы и подумать!) доцент поначалу опешил и начал говорить что-то совсем не то, вроде: «Да как вы можете, д-р такой-то – уже много лет гражданин Франции, он здесь вырос, он представлял нашу страну на стольких конференциях и конгрессах», – но потом опомнился и добавил: «И вообще вы ничего подобного не имеете права говорить – в отношении кого бы то ни было».
Требовать от мигрантов, чтобы они себя вели «как люди», может только тот, кто их считает за людей. Кто сам является человеком.