Среди привычных деталей советского городского пейзажа, как-то: перерыв на
обед в магазинах, висящий в густых кустах на ветке чей-то «заветный стакан»,
спереть который (после использования по назначению) постороннему человеку
было куда более немыслимо, чем, скажем, избить жену, или разливное молоко в
бочках-прицепах, глаз неизменно выхватывал одну и ту же сценку: у
телефона-автомата стоит гражданин (любого пола, возраста и социального
положения) и просит у прохожих копеечку. А лучше, конечно, две. Со стороны,
скажем, интуриста это казалось, наверное, чистым нищенством, но у
соотечественников не вызывало ни малейшего осуждения: счастливый обладатель
монеты достоинством в 1 или 2 копейки охотно расставался с ней в пользу
страдальца, которому срочно надо было позвонить, а нечем.

Телефонная связь в Советском Союзе занимала по цене второе место снизу после
спичек. Сумма, потребная для ее оплаты, была столь ничтожна, что даже самый
осторожный и жадный человек делился, не задумываясь; при этом, скажем,
попросить в очереди у соседа те же две копейки, недостающие на колбасу, было
почти унижением.

Сейчас таксофонов с монетоприемниками в крупных городах России не найдешь;
да и телефонные карточки, говорят, скоро отойдут в область преданий, став
жертвой мобильной телефонии. И вот среди привычных деталей постсоветского
городского пейзажа, как то противоестественное разноцветье фруктовых
ларьков, автомашины «Пицца на дом» и пункты обмена валюты, все чаще и чаще
встречается одна и та же картинка: один гражданин обращается к другому с
просьбой воспользоваться его мобильным телефоном для короткого звонка и, как
правило, получает его.

В 1998 году человек, купивший «трубку» за свои деньги, был либо пижоном, либо
идиотом. В 1999-м самый экономный ежемесячный бюджет частного трубовладельца
зашкаливал за $50. В 2000-м любовно подобранные звонки сотовых зазвучали в
общественном транспорте, а в 2001-м – в средних школах.

Про стремительно дешевеющие технологии все понятно. Про Западную Европу, где
теоретически можно получить трубку задаром, да еще и разговаривать, ничего
не платя — тоже. Про Японию, где рынок вот-вот рухнет от перенасыщения — тем
более. Однако простое заключение, что распространение и популярность
мобильных телефонов связаны лишь с уровнем жизни, быстро приходит в
столкновение с действительностью.

Уровень жизни в столице Украины городе Киеве, конечно, ниже, чем в Москве
(хотя «вилка» и меньше, чем, скажем, между Москвой и Лондоном). Цены на
услуги сотовой связи, тем не менее, сопоставимы (или даже скромнее) московских.
Попытка попросить на Крещатике у прохожего мобильник «буквально на одну
минуту» вызовет у него реакцию, сопоставимую с той, как если бы вы попросили
у него жену на полчасика.

Средняя стоимость минуты разговора по мобильному телефону и в Москве и в
Киеве примерно одинаковая — около $0,15. Для москвича это уже не деньги. Для
киевлянина – еще да. Разница – не в объемах ВВП и не в количестве инвестиций
на душу населения. Дело в способах погружения в капитализм. Кинутый в рынок,
как щенок, среднестатистический москвич поглотал-поглотал водички, да и
выплыл и теперь чувствует себя, как карась в пруду. Мобильный телефон
(турецкий унитаз, ламинированный пол или домашний кинотеатр) для него не
повод для гордости, а инструмент комфортной жизни. Аккуратно спускавшийся же
по крутому бережку киевлянин в результате ни в жизнь не получит от торговца
фруктами бесплатно персик с потемневшим мятым боком, что сплошь и рядом
случается опять же в Москве. У него (и киевлянина и киевского торговца
фруктами) не закончен период накопления впечатлений от капитализма. Он еще
не свыкся с положением господина, уважаемого в супермаркете.

Разумеется, бакалейщик, щедро оделивший финансово несостоятельную старушку
дармовым фруктом, способен столь же щедро обвесить следующего покупателя.
Разумеется, велик риск, что робко попросивший позвонить жене с вашего
аппарата соотечественник припустит от вас в подворотню со скоростью Юрия
Борзаковского. Освоившийся в капитализме гражданин однако идет на такие
риски. Не потому, что утеря мобильного телефона не станет для него
катастрофой (хотя, скорее всего, не станет). А потому что склонен видеть в
окружающих таких же освоившихся, как он сам. Столь неожиданный успех
категорического императива на внутрироссийской почве и есть главный
аргумент в пользу переименования Калининграда в Кантоград.