Предложение депутата Митрофанова ограничить траурные трансляции из Рима, при всей человеческой и идейной гнусности, все же касается реально существующей проблемы отношения русского человека к Католицизму. Проблемы фундаментальной, болезненной, но содержащей в себе мощный вызов.
Могут возразить, что проблемы не существует со времен митрополита Исидора. А Минин с Пожарским и вовсе поставили точку в этом вопросе. Но мир с тех пор немало изменился. И факт остается фактом: никогда в истории Престол Святого Петра так мощно не входил в дом буквально каждого российского человека, как на этой неделе. Иоанн Павел II все-таки оказался в России, хоть и через свою кончину.
Большинство наших сограждан, как и почти везде в Европе – не воцерквлены, и вряд ли это положение дел может претерпеть радикальное изменение в обозримом будущем. В условиях неотвратимой глобализации, да при нынешнем плюрализме обряда в Католичестве – отрицание Православием доктрины верховенства Рима не предстанет ли для многих русских людей лишь догматизмом местного клира или гордыней национализма? И что случится кроме пользы, если гигантский, многоопытный, отлаженный идеологический механизм западной церкви станет вносить свой вклад в утверждение имени Христа на Русской равнине? И вообще, чего стоят все споры перед мрачной картиной происходящего погружения мира в пучину имморализма и гедонизма?
Православие как «местная экзотика»? Которую можно любить, но обосновать разумом также сложно, как верность «старому» стилю, расположившему светский Новый год посереди поста? Что нам остается? Возражать на «филиокве», и тем укрепляться?
Пути Господни неисповедимы. Снова и снова. В момент глубокой российской (и, как мы теперь видим - мировой) смуты на римском престоле оказался Кароль Йозеф Войтыла с его моральным авторитетом, проповедническим даром, неукротимой энергией. И по великому закону, дарованному свыше, чем неординарнее и мощнее личность человека, считающего себя наместником Бога на Земле – тем очевиднее предстает миру фундаментальная неправда папизма. Окажись двести шестьдесят четвертый Папа обыкновеннее – его роль свелась бы к символу единства христиан. Против этого единства возражать затруднительно и даже неудобно. Но Иоанн Павел II был таким, каким был – огромным и ярким. И заслонял собой того, кого, он считал, заслонить невозможно. Горькая католическая шутка: «Скоро Иоанн Павел канонизирует Христа» - не против Папы. Она обличает мрак, окружающий его, Запад, всех нас.
Произошла ошибка в интерпретации, причем очень давно. «Ты есть Петр, и на этом камне я воздвигну Церковь Свою, и врата ада не одолеют ее». Петр стал первым римским епископом – Папой. Господство силы от “ROMA” обернулось палиндромом торжества “AMOR”. Все очень стройно и красиво. Но лет через десять-пятнадцать, когда у «Аль-Кайеды» или у кого подобного наконец окажется БОМБА, то может не оказаться Рима. Значит ли это, что автоматически исчезнет и церковь?
Первенство Петра не имеет географической «привязки». И уж никак не заслужено им. Оно даровано апостолу по-человечески слабому, «трижды отрекшемуся». И не символизирует ничего, кроме того, что Церковь составляют обыкновенные грешные люди в ожидании Дара.
Кто-кто, а Иоанн Павел II знал все это лучше других. И величие его не в том, что он вошел в синагогу или мечеть (PR даже правильных идей не бывает величественным), а в его внятной, несгибаемой, безнадежной оппозиции правде «мира сего», в его отказе принять «линейный», «одномерный» прогресс как благо. Пусть даже неизбежное. Он согласился быть «языческим божком» для борьбы с язычеством миллиардов. И в трагизме переплетения соблазна и самопожертвования предстает истинным наследником Петра - страстного, непоследовательного, возвеличившегося и согрешившего, чье «назначение» и судьба уж точно не были «линейными». Апостола даже распяли головой вниз, потому что он не считал себя достойным умереть таким же способом, как и его наставник.
Неудивительно, что Кароль Войтыла любил Православие. И Россию – страну крайностей.
Но неужели Иоанн Павел любил реальное, не идеальное Православие? Которое, якобы, защищает депутат Митрофанов?
Только так, и никак иначе.
Любить то, чего не существует – язычество самое страшное. А в конкретном, живом Православии, в частности, много молчания и тишины, которых Иоанну Павлу могло недоставать на бесконечных стадионах и миллионных площадях. Даже само язычество у нас – теплое, домашнее, а не «космическое» и «всемирное». Называется – бытовое «обрядоверие».
И есть надежда, что именно на Востоке Христианства пламенный консерватизм Иоанна Павла II поймут лучше, чем его «официальная» паства. Если, конечно, мы в России не проникнемся окончательно западным духом «современности» и «прогресса».