Возможно, самый влиятельный в мире еженедельник – британский журнал The Economist – в прошлом номере сделал забавное наблюдение: одно из самых ужасных обвинений, которые Буш выдвигал Керри, было обвинение в либерализме. А Керри приходилось либо отрицать обвинения в либерализме, либо признавать с формулировкой, что «либералом быть не стыдно». Забавно, впрочем, не это, а то, по каким поводам выдвигалось это убийственное обвинение – поддержка высоких налогов, бездумный рост государственных расходов, склонность к раздуванию бюрократии и росту роли государства вообще, отказ поддерживать закупку новых систем вооружения (читай – рост военных расходов) и т.д.

Собственно, то, что в Европе под словом «либеральный» понимается нечто совсем другое, давно известно. Но и там этот эпитет практически синонимичен обвинениям в перверсии. И там его смысл достаточно далеко ушел от первоначального, который был всего лишь о том, что права инвидуума приоритетны по отношению к государственным. Не важно, в каких сферах – будь то социальные и гражданские аспекты или экономическая активность. Кстати, именно по этому «или» и прошло разделение словоупотребления по разные стороны Атлантики – американские либералы настаивают на защите интересов личности в социальной сфере, но склонны ограничивать ее права в экономической сфере. А в Европе – ровно наоборот.

Статья в The Economist заканчивается вполне ожидаемым призывом вернуть словам их изначальный смысл и – фактически – содержание политике. И это как раз ровно то самое место, где уместно задуматься о российской квазиполитике – назвать политикой имитации, окончательно вытеснившие собственно политику из российского обихода, язык не поворачивается.

И все же практически любые попытки политической активности в России натыкаются на потерявшийся смысл слов:

· «коммунизм» - стал торговой маркой, которую стареющие номенклатурщики продают обнищавшим пенсионерам и ностальгирующим по «величию СССР» недоумкам;

· «патриотизм» - узурпируется ксенофобами всех мастей;

· «демократия» - стала синонимом лжи и манипуляций;

· «свобода слова» - ассоциируется с пиаром.

Что до «либерализма», то это слово, кажется, уже окончательно потеряло всякий смысл. Наверное, неслучайно появление в околополитическом новоязе синтетического эпитета «либераст». Оно неизменно приходит на ум всякий раз, когда слышишь о «либеральном крыле правительства», обсуждающем что-то вроде того, в какой именно бетон закатать какую именно часть Стабфонда – с явным для тренированного уха подтекстом «где лучше откаты от подрядчиков?» - или как еще эффективнее канализовать результаты выборочного правоприменения в карман лояльных, лично преданных и социально близких. Ну, или, скажем, когда «либерализация» газового рынка в качестве составного элемента включает в себя экспансию «Газпрома» в электроэнергетику – ничего «плохого» в этом, замечу, нет. Кроме того, что подобного типа решения и действия имеют мало общего с рынком и соответствующими механизмами.

От утраченной адекватности политического языка, многосмыслия, приведенного к бессмысленности, страдает не только оппозиция, но и власть, которая, кажется, уже теряет способность транслировать свой мессадж, свою позицию не только обществу, но и внутри себя. Общество не верит словам власти, запутавшись и в разных смыслах, казалось бы, одних и тех же слов, и в несоответствиях (или, наоборот, соответствиях) слов и дел. Ситуация, когда, к примеру, президент говорит, что Стабфонд не тратим, но копим, а министры азартно продолжают обсуждать, как именно его удобнее потратить, не просто анекдотична, а свидетельствует о потере управляемости. Или о совершенно других – невербальных, видимо, способах коммуникации.

Беда в том, что для публичной деятельности – будь то власть или политика – необходим язык, единый и общепонятный, а его нет и не предвидится, более того, разрушение даже того, что все-таки было, происходит просто на глазах. Причем не только в Америке, где разговоры о двух странах в одних границах получили новый импульс по итогам президентских выборов, но и в России.