Я не летаю самолетами.

Не потому, что боюсь. А потому, что они падают.

Мне долго объясняли, почему ими надо летать. Что в Америку иначе только «Титаником». Что у крыла подъемная тяга. Что пешеходов гибнет по всему миру пачками ежеминутно. Но это все тщета. Самолеты падают. И все тут. Одна девушка решила тогда привести ультимативный аргумент. Вот ты подумай, сказал она, вот летчики… они же каждый день летают. И совсем не хотят упасть. Значит, и ты не упадешь вместе с ними.

Щас.

Один летчик дал порулить самолетом своему сыну. Последствия известны. Думаете, этот летчик хотел упасть?

Между прочим, ответ туманен. То есть, конечно, не хотел. Спроси его – ответил бы: нет. Любой бы ответил – нет. Но это если спросить. А вот ежели пошарить в душе…

Я сам много думал над этим аргументом. И пришел к выводу, что ежели пошарить в душе у летчика, дающего порулить сыну, шофера, разгоняющегося с места в карьер под сто на двухполосной дороге, подвыпившего гостя, свешивающегося с балкона, болтая ножками, чтобы поприветствовать запоздавшего собутыльника двадцатью метрами ниже ватерлинии… то там не обнаружится ничего. Никакого страха, никакого смятения на предмет встречного самосвала системы КамАЗ, никакого представления о толстом бетонном столбе за поворотом в сто градусов. Ни-че-го.

Наш бедный бывший советский народ начисто лишен не то чтобы страха смерти – он лишен всякого представления о нем.

Причины этого лежат на поверхности. Во всем западном мире (про Восток не буду – дело тонкое) о страхе смерти напоминает институция под названием Церковь. Ежедневно, ежечасно. Даже самым каменнолобым. То есть, от этого факта тоже можно отмахнуться, но ведь коли есть от чего отмахиваться, значит, не все еще потеряно, есть и куда обратить свой взор.

У нас на сей предмет – известно что. Большевики Бога отменили за ненадобностью, ибо им выгодно было небрежение фактом смерти простым обывателем, о чем еще Александр Исаевич писал. Потом вроде началось возрождение и освящение Церковью колесниц и переносных сортиров. Токмо православие нашего народа по сю пору известного толка: Льва Толстого реабилитировать, свечку поставить, а потом за углом карму поправить. На каждого истинно верующего приходится девять поправляющих карму. У них такая каша в голове, что куда там о смерти помнить – важно не забыть кровать повернуть на юго-восток, в денежном направлении, как тому фен-шуй учит. Господь Бог для девяти из десяти чем-то напоминает доброго приятеля: он хороший, он простит. То есть, билет в вечную блаженную жизнь выдается авансом – была бы карма чистая. Зачем нам смерть?

Есть еще русский народный алкоголь. Отлично помогает против мыслей тяжких. Помнится, был я в аутентичной русской деревне с друзьями, которые жили в ней лет за пять до нашего визита. Так первый их разговор с бывшими сожителями начался как хороший мартиролог: а что Петька Космонавт (прозванный так за то, что на колхозной технике сигал все время в озеро с одного и того же откоса)? – так полез ремонтировать комбайн спереди, а мотор выключить забыл. Ну его и того… покосило немного. А Ванька Бык (прозванный так за то, что единолично подсаживал быка в бортовой грузовик)? – а этот уснул в колее, а Колька-Летчик ехал ночью, да и не заметил его в колее-то… Самой оптимистичной была судьба человека, который всего лишь выпил, ночью взял молоток, зашел к соседям, долбанул двоих по темечку, а потом лично пошел за двадцать верст в райцентр рассказывать о своем душегубстве. Суд учел, дал всего лишь пятерик, так что скоро откидывается. А что бабка Долиха? – да в бане сгорела. То есть, даже дожившие до восьмидесяти лет люди – и те не помирали своей смертью. Это было жутко и завораживающе одновременно. И поучительно, конечно.

Но сие все – вершина айсберга. Общим для всех случаев будет факт отсутствия абстрактного мышления. То есть, он вот тот столб, что за поворотом, не то чтобы игнорирует – он его просто не в состоянии вообразить. Воображение работает как фары, в лучшем случае - дальнего света: метров на пятьдесят. Дальше - темнота.

Считается, что презрение к смерти – доблесть. Вероятно, хотя и тут можно поспорить. У нас, к сожалению, и презрения нет. А есть, как уже сказано, небрежение тем фактом, что люди смертны. То, что по-английски называется чудным и плохо переводимым словом ignorance. К нам, увы, нельзя применить фразу Фолкнера о том, что тот восхищается человеком, который, зная, что смертен, живет так, как будто он бессмертный. Мы не знаем, что мы смертны. И поэтому живем кое-как. На расстояние фар дальнего света. День прошел – и ладно. Дней еще до фига. Можно до сорока лет шмонаться по клубам. Можно до пятидесяти сидеть на шее родителей. Можно сутками смотреть телевизор. Можно пить, пока пьется. Работа – подождет. Она, как известно, не волк. Душа – подождет. Она, как известно, широкая – можно даже сузить. Завтрашний день – как индульгенция. Потому что их же бессчастное число, этих «завтра».

Так что не обольщайтесь, полагаясь на жизнелюбие летчиков или шоферов. Летать – летайте, но не обольщайтесь. Если, конечно, вас этот факт – факт того, что вы смертны – хоть как-то заботит.