«Невозможно не прийти соблазнам, но горе тому, через кого они приходят» (Лк, 17,1).

Прежде чем высказаться по «делу писателей», ставшему хитом на период сезонного перемирия в виртуальных кулачных боях из серии: «власть плохая! – сам дурак!», специально выждал реакцию медиабольшинства, дабы случайно не оказаться в оном. Большинство сие своим единодушием оправдало доверие «на все сто», так что теперь имею все основания причислить себя к тем привилегированным когортам homo sapiens, что гордо именуются меньшинствами. Вообще, в современном либерально-оглобаленном мире стать хоть каким-нибудь меньшинством – мечта каждого цивилизованного человека. Речь не только о пресловутой «больной СПИДом темнокожей беременной лесбиянке с тюремным прошлым», которая якобы по законам политкорректности имеет наибольшие шансы трудоустроиться в США. Быть меньшинством почетно и приятно в принципе: хотя бы потому, что тебя начинают активно любить самые разнообразные право- и лево- защитники и «хьюмэн райтс вочи». Что весомо. Это раньше их гноили по тюрьмам и ссылкам, а теперь они, как та девица из «Формулы любви»: «не одна, а с кузнецом придет...». И не успеешь спросить: «А зачем нам кузнец...?», как окажешься в Гаагском трибунале или под градом коврово-точечной гуманитарности.

Так вот, вместе с иными собратьями-«меньшевиками» всех мастей позволю себе подать и мой демократически уважаемый голос: я тоже не хочу, чтобы в России издавались некоторые произведения Сорокина и ему подобных, или, по крайней мере, распространялись на широкую аудиторию. И не потому, что вдохновляюсь «Идущими вместе» (даже по форме: для меня лично гораздо привлекательнее были бы «Сидящие дома»). И не потому, что засветился в рядах «Добровольного общества содействия Московской прокуратуре». Более того: сам факт уголовного разбирательства весьма неприятен, хотя, наверное, логично выяснять общественно значимые проблемы с признаками правонарушения именно в судебных органах. Это и вполне демократично, поскольку дает возможность публично высказаться и отстаивать свою позицию всем заинтересованным сторонам. А заодно и даст разъяснение по многим открытым вопросам – в том числе и о том, что считать порнографией. Но вполне согласен с теми, кто считает, что объектом претензий должен выступать не автор, а издательство, его творения распространявшее.

Однако вовсе не о справедливости и целесообразности инициированного «Идущими вместе» преследования нелюбимого ими автора хотелось бы поговорить. Уголовно-процессуальный аспект превратил эту историю из фарса в «Дело №...», что по российской традиции породило волну заочной солидарности с гонимым. Вот именно об этой волне, этой прогнозируемой реакции большинства, собственно, и речь. Общий лейтмотив откликов таков: «Произведения Сорокина не люблю и не читаю, но я против преследований и запретов».

Если помните, похожая дискуссия развернулась вокруг знаменитой передачи ТВ-6 «За стеклом»: где все-таки грань дозволенного? Преобладающее в мире либеральное мышление реагирует на любой протест по поводу всевозможных перверсий, в том числе на массовом телеэкране или в книгоиздании, с демократической простотой: «не хочешь – не смотри (не слушай, не читай и т.п.)!». В смысле: «а священные права тех, кто хочет смотреть (слушать, читать) трогать не смей!». Но штука в том, что даже если играть в эти самые демократические игры, то у меня есть не меньшие основания позащищать право мое и моих близких жить в условиях «экологически-чистой» морали, когда право на извращения ограничивается для любителей оных рамками их частных жилищ, клубов по интересам, а также спецзаведениями, находящимися на внушительной дистанции от школ и церквей.

Было интересно, когда сторонникам безграничного распространения опусов Сорокина (а речь, кстати, именно об этом, а не о запрете на творчество) задавали дополнительные вопросы. Ибо в своих ответах они демонстрировали почти полное единодушие в том, что своим детям они это категорически читать не дадут (чем, кстати, не нарушение прав детей – куда только уполномоченный по правам детей смотрит?). Потому как вполне резонно не желают, чтобы дети воспитывались на подобной «эстетике» - срабатывает естественный инстинкт морального самосохранения. Тогда логично было бы, однако, сделать хоть что-то для того, чтобы не просто оградить своих детей – это еще в их власти, в том числе - посредством неконституционных санкций в виде ремня. Вопрос несколько шире: родные чада все равно будут расти среди прочих отпрысков, которые очень даже читают, смотрят, слушают. В конце концов – нам уходить на пенсию в государстве, которым будут править люди, выросшие на таком «домашнем чтении».

Когда люди говорят: «Не читаю, детям своим не дам – но на священное право публиковать эти пакости покушаться не позволю!», - они надеются спрятаться за второй частью фразы, которая якобы снимает с них ответственность за происходящее, успокаивая себя тем, что поступают жутко демократично и с глубоким уважением к правам других людей. На самом деле, думается, что это по меньшей мере ограниченный взгляд на происходящее, а по-простому – обыкновенная трусость (в том числе – перед предсказуемым мнением СМИ), а также желание игнорировать проблему, переложить ее на других. Ведь если тебе хватает разума и трезвомыслия осознать, что это – непристойность, что нельзя давать это подрастающему у тебя лично дома поколению, то почему ты не хочешь позаботиться о тех, у кого такого разума и трезвомыслия нет? Кто в силу социального положения, возраста, опыта и иных причин не сможет до конца осознать опасность, оградить своих детей, и для кого твое мнение было бы важным. Тебя спросили как человека, голос которого авторитетен, значим для общества, чтобы ты заявил твою личную позицию по этому вопросу, а ты в ответ: «Это – гадость, но я умываю руки: у каждого святое право творить гадости». 

Всё оправдывается ссылкой на «священных коров» демократии. Но даже этим весьма полезным домашним животным, как показал конец минувшего столетия, свойственно болеть, да не чем-нибудь, а губчатым энцефалитом, по-простому - «коровьим бешенством». Сдается мне, что и в данном случае мы имеем дело с бешенством «священных коров» демократии. Кстати, в случае с живыми коровами нельзя просто так сказать: «Это дело коров и меня не касается»: во-первых, все-таки, болезнь, во-вторых, опасная. Вывод – надо лечить, даже если животное и не очень согласно. И тут начинается самое сложное. Во-первых, в нашем случае «животное» точно не согласно: ведь народ смотрит и читает! «пипл хавает»! а продажи-рейтинги какие? Во-вторых, оно вовсе не согласно с диагнозом, с тем, что оно в принципе болеет. Наоборот – оно гордится своей раскованностью и свободой.

Что тут делать? Конечно, судебный процесс – один из возможных вариантов. Про «сталинскую» и «брежневскую» конституции говорили, что они – по тексту – были чуть ли не самыми демократичными в мире, однако оставались фикцией, демонстрировавшей внешнему миру и местным активистам видимость демократии в СССР. Если мы в современной России приняли уголовное законодательство, которое распространение всяческой порнографии признает преступлением, и не применяем его, то это такая же фикция и пыль в глаза, как и Основной закон имени «лучшего друга советских физкультурников». И тот факт, что нет определения понятия «порнографии», отнюдь не умаляет этого обстоятельства: потому и нет, что оно никому не нужно. Ну кроме, может быть, отдельных меньшинств, вроде того, от лица которого я тут пытаюсь повествовать.

Однако есть очень большая вероятность того, что результатом процесса (если до него дойдет) будет юридический триумф Сорокина и посрамление его преследователей. При таком раскладе, думается, будет больше проблем, чем ясности в этом спорном вопросе. Поскольку возникнет ложное ощущение, что с решением юридической проблемы, которое часто зависит от качества законов и адвокатов, решена и нравственная проблема. На фоне неминуемого после этого всеобщего воодушевления по поводу очередной победы демократии забудется главное: значительно изменится масштаб допустимой в обществе пошлости. Именно пошлости, поскольку вопрос о порнографии действительно ближе к сфере юриспруденции.

Дело, в конце концов, не в одном Сорокине. Я полностью солидарен, к примеру, с той оценкой, которую дал директор православной гимназии, кандидат педагогических наук дьякон Александр Шумский творчеству другого модного ныне писателя, отнюдь не принадлежащего к кругу друзей Сорокина и Ко. «...Через все творения Александра Проханова красной нитью проходит, простите, "генитальная" тема, причем она настолько бросается в глаза, что впору вспомнить старика Зигмунда Фрейда с его психоанализом. ... В [романе "Господин Гексоген"] ... Александр Андреевич побил все свои прежние генитальные рекорды. Чуть ли не каждая страница этого опуса пестрит "сосками", "лобками", "семенниками" и проч. ... От романов и передовиц Проханова исходит гнилостный запах разложения. Как бы искренне ни воевал Александр Андреевич против "демократов", в нравственном смысле он с ними "одной крови". И писания его легко вписываются не в русскую классическую традицию (есть критики, сопоставляющие Проханова с Толстым), а в ряд современной либеральной "нигилятины", представленный славными именами Владимира Сорокина, Виктора Ерофеева, Игоря Яркевича и проч.» Дело, действительно, не в убеждениях и взглядах той или иной творческой личности (велико искушение придать каждому писательскому эпизоду политический оттенок), а в тех средствах, которые она считает допустимыми для выражения своей мысли. Тем самым задается не только общий уровень нравственно приемлемого на сегодня, но и отправная точка для творческих экспериментов будущего, которые, естественно, не преминут перейти те грани, что уже ныне кажутся запредельными. 

Конечно же, пошлость правовыми средствами искоренять трудно, наверное даже невозможно. Общественные нравы должны сами измениться настолько, чтобы вопрос о том, пристойны или нет генитально-фекальные изыски г-на Сорокина, вообще не возникал. «Должны сами измениться» – это значит и участием тех, кто сейчас демократически тверд: «право личности на непристойность – выше общественной морали!». Речь вовсе не о запретах «по требованиям трудящихся». Просто если Сорокин и иже с ним будут знать, что пишут не эпатажный шедевр для салонных дискуссий, а некий продукт для секс-шопа или иных спецпунктов для «узкого круга ограниченных людей», посещением которых обычно не принято хвастаться в приличном обществе, то юридические проблемы отпадут сами собой. В противном случае очевидную потребность общества разобраться с состоянием собственных нравов будут выражать не те, кому это на роду написано - интеллектуальная элита, а именно «Идущие вместе» и прочие политклоуны.

Хотел бы привести весьма характерное высказывание продюсера скандальной группы «Тату» Ивана Шаповалова. На вопрос о новом клипе лидеров отечественной эстрады: «Сейчас 17-летние "Тату" мастурбируют на экране. Что дальше? Есть ли предел?», он гордо отвечает: «Грань, конечно, есть, она внутри меня. Раньше возмущений было много, но общество проглотило эту пилюлю. Проглотит и следующую». Общество и глотает, причем гордится тем, что, глотая, защищает демократию. В условиях, когда высказывание собственной нравственной позиции приравнивается к мракобесию, к попытке оправдать цензуру и поддержать дурацкие акции «Идущих вместе», гораздо удобнее спрятаться именно за благородную позу: «это – пакость, но право ее творить – священно». И считать это мужественной гражданской позицией. Хотя в современной России, при данной политсистеме, при нынешнем уровне состояния общественных нравов мужество состоит вовсе не в том, чтобы выступить в защиту права индивида на производство и мультиплицирование пошлости.

Что было свежо и смело в середине 80-х, ныне выглядит диковатым анахронизмом, как выглядела бы сейчас, в 2002 году, демонстрация с требованием разрешить концерты «Машины времени». И если вы против того, чтобы ваши детки получали наглядный практикум школьного лесбийского секса на концертах «Тату», это вовсе не означает, что вы автоматически требуете изгнать Макаревича с его телекухни. Между тем, примерно это нам пытаются доказать, сравнивая сегодняшние «мучения» Сорокина с гонениями на авторов прошлого. Что там интеллектуалы - помощник президента проводит параллели: «Сразу выстраивается некий исторический ряд — Мандельштам, Солженицын, Пастернак, Бродский. Зачем нам это нужно? Мы уже там были и не собираемся возвращаться». Другой правительственный чиновник назидает: «...история учит, что настойчивые попытки силовых ведомств и "прогрессивной общественности" отучить писателей неправильно писать не заканчиваются ничем хорошим ни для литературы, ни для жителей страны в целом. ... Жаль, что приходится напоминать о таких простых истинах». Министр культуры тоже встал горой за «подопечного». Т.е. все те, кого, собственно, и именуют «властью».

Что ж получается: и ведомства, от имени которых говорят эти руководители, и общественность – все против гонений. Господа, так если все они за Сорокина, значит объект репрессий не он, а мы – меньшинство, вынужденное терпеть его творчество на общедоступных прилавках? Правозащитники – ау! Получается замкнутый круг, по бесперспективности действительно напоминающий прежний диссидентский: преследовать по закону – недемократично, выступить публично против – снискать славу борца против свободы и сочувствующего «Идущим вместе», ждать, что само «рассосется» – признать задаваемый уровень пошлости за норму.

Впрочем, даже если ничего сделать нельзя, веру в людей все же терять не хочется. Как раньше заметил Олег Табаков по поводу телевизионного «застеколья»: «Гончаров еще 180 лет назад написал: это дело надо оставить как есть, ибо оно испорчено. А как иначе? Мы же не хотим цензуры! Так что этот вопрос должен созреть. Бессовестность людей, это затеявших, должна пройти какой-то критический рубеж, и тогда люди скажут: пошли вон, дураки!»